Куда вела политика Мао Цзэдуна и каковы могли быть результаты ориентировки на маоистский курс, показали события осени 1965 г. в Индонезии, приведшие к разгрому коммунистической партии этой страны, к гибели сотен тысяч индонезийцев.

Предательская позиция Пекина в отношении Вьетнама, события в Индонезии, подстрекательская роль руководителей КНР в индо-пакистанском конфликте, подрывная деятельность китайских представителей в афро-азиатских странах, выступления маоистов против революционной Кубы привели к резкому падению авторитета КНР среди народов Азии, Африки и Латинской Америки. А это, в свою очередь, обрекло на провал очередной замысел Мао и его окружения — добиться гегемонии Китая за счет крови и жизней народов этих стран.

Таким образом, к 1966 г. стало очевидным: попытки руководителей Китая достигнуть могущества и величия своей страны с помощью внешнеполитических средств окончились так же полной неудачей, как и их стремление добиться этого с помощью внутренних сил. Обе карты, которые Мао считал козырными, были биты.

Понятно, что колебания в Китае мелкобуржуазной стихии, а с нею и маоистского руководства слева направо и справа налево носили сложный, запутанный характер, и это делало их трудноразличимыми для неискушен-ного глаза. Весь мир видел, что внутри Китая и в его внешней политике происходят бурные, сплошь и рядом неожиданные перемены, развивается какой-то необычный процесс, но существо его оставалось нераскрытым. Грани между различными фазами этого процесса порой оказывались размытыми, сами фазы — взаимопроникающими, их хронологические рамки — нечеткими, метания во внутренней и внешней политике — переплетающимися.

Но в деятельности маоистов, при всех их шараханиях из стороны в сторону, присутствовало одно неизменное направление, один твердый стержень, пронизывающий все фазы и этапы их колебаний — нарастающий национализм, великодержавный шовинизм. Мао Цзэдун и его окружение, видя, что их политика вызывает сопротивление со стороны членов партии и трудящихся КНР, но не отказываясь от поставленной цели, стремились найти опору в разжигании националистических пережитков, в фанатизме.

Китайская пропаганда распаляла, елико возможно, кампанию по убеждению населения страны в исключительности китайской нации, ее особых качествах и ее особом положении в мире. Со страниц китайской прессы, в том числе и партийной, обильным потоком хлынули заявления о том, что, «когда многие западные нации, которые в новое время называют себя «цивилизованными», еще гонялись по лесам за дикими зверями, наша нация уже создала блестящую древнюю культуру» . В них повторялось, что «экономика и культура эпохи феодализма в нашем государстве. . . с династии Цинь и Хань до начального периода династии Цин стояла всегда на самом первом месте в мире», а его границы простирались на территории многих современных государств, включая «нынешний Кашмир, северный пограничный район Афганистана, принадлежащие Советскому Союзу Коканд. Казахскую Республику, северо-западный Хорезм, северную часть Черного моря, а также нынешний Иран».

Партийная печать занялась популяризацией высказываний древних китайских философов об исключительности китайцев. Газета ЦК КПК «Жэньминь жибао» осенью 1962 г. опубликовала статью, в которой приводились слова Мэн-цзы, жившего в IV—III вв. до н. э. : «Я слышал, что ся преобразовывали чужеземцев по своему образу и подобию, но мне не приходилось слышать, чтобы чужеземцы преобразовывали ся». В этой же статье подчеркивалось, что ханьская нация насчитывает «уже 4 тысячи лет, то есть это одна из самых древних, существующих в настоящее время в мире» .