Новая власть в Шанхае

Важную роль в шанхайском восстании играли и другие ближайшие соратники Лю Личуаня.

Уроженец Нанкина Пань Кэсян, первое имя Цилян, имел несколько прозвищ: Сяо Цзиньцзы —маленький тюремщик, что пошло от должности его отца, раньше служившего тюремщиком в Шанхае. Отсюда и другие, одинаковые по звучанию с этим прозвища: Сяо Цзиньцзы —маленькое зеркало, Цзпньчжу —золотой шарик, по имени матери, Сяо Цзиньцза —маленькое золото. Это был юноша 18 лет, небольшого роста, живой и дерзкий. Сначала возглавлял отряд наемных храбрецов местного знатного шэньши Сюй Цзышаня. Поссорившись с добровольцами, охранявшими ведомство даотая, был наказан начальником уезда Юань Цзудэ тремя тысячами ударов палками и двумя тысячами ударов плетью, а затем посажен в клетку и выставлен для обозрения.

После этого он навсегда возненавидел начальника уезда и потому примкнул к восставшим.

Один из лидеров фуцзяньского сообщества в Шанхае Линь Афу, 33 лет, в прошлом занимался торговлей чаем. Родом из Аньтуна, затем был приписан в Дэнхае.

Ли Сяныонь был членом правления землячества Синань-цюаньчжан.

Ли Шаоси, или Ли Шаоцинь, уроженец округа Цзяин (провинции Гуандун), внеся деньги, ожидал вакансии помощника начальника уезда. В Шанхае Ли Шаоси занимался предпринимательством и ранее состоял членом правления гильдии «Цзяин». Он был очень умен и ловок, за что получил прозвище «всеобщего соперника». Лю Личуань полагался на него как на самого близкого человека.

Се Аньбан, фуцзянец, ранее возглавлял отряд добровольцев в южнобережном лагере цинских войск, руководимых по императорскому указу генералом Сян Жуном, был удостоен «плюмажа из синих перьев», но затем будто бы был уволен с должности за то, что скрылся с деньгами, полученными на военное довольствие. Вступив в «Союз малых мечей», стал ведать военными делами. В период обороны города руководил строительством оборонительных сооружений.

Чжоу Личунь и его дочь Чжоу Сючэн, или Чжоу Сюин, происходили из города Цинпу. Чжоу Личунь слыл местным забиякой. Относился к слою «туба» — мироедов.

Сюй Яо также относился к слою «туба», происходил из города Цинпу (другие утверждали, что он уроженец Нань-хуэя).

Ли Сяньчи, фуцзянец, происходил из состоя 1ельного семейства, которое затем разорилось. В «Союзе малых мечей» занимал высокое положение.

Чжу Юэфэн в молодости за бродяжничество и совершенное преступление был посажен в тюрьму, по затем освобожден на поруки. За успехи в поимке бандитов получил в награду ранг тысячника (цяньцзуня). Затем вступил в тайное сообщество «Байлундан», члены которого влились в «Союз малых мечей».

Таким образом, большинство лидеров шанхайского восстания были выходцами из низших слоев китайского общества. В то же время в нем принимали участие и немало представителей состоятельного сословия — шэньши, купцы, мелкие чиновники. Основную массу составляли уроженцы провинций Гуандун и Фуцзянь, а также люди из других городов и районов, поэтому цинские власти старались представить это выступление как смуту, поднятую пришельцами, и тем внести разлад в ряды восставших, поссорить их с местным населением.

Однако, несмотря на личную отвагу и другие высокие качества, лидерам шанхайскою восстания не удалось преодолеть разногласий, корни которых лежали в их крестьянской идеологии. Отсюда нерешительность, длительное ожидание помощи извне и в итоге несостоятельность в осуществлении намеченных планов по расширению повстанческого движения.

Анализ текстов этих воззваний и других материалов позволяет сделать определенные выводы о целях, идеологии и движущих силах этого выступления. Восстание «Союза малых мечей» было поднято под лозунгом тайного общества Триада.

Что касается идеологии шанхайского восстания, то с самого начала и до своего поражения оно не носило никакой религиозной окраски и в этом смысле никак не сочеталось с ярко выраженным религиозным тайпинским движением, возглавлявшимся «Байшандихуэй». И хотя на определенном этапе шанхайцы прилагали усилия для приобщения восставших к христианской пере, именно в вопросе об отношении к религии состоит их коренное отличие от тайпинской армии. Поэтому, вероятно, Лю Личуань и уклонился от предложения американского миссионера Робертса вести проповедь христианства среди повстанцев.

На первом этапе шанхайского восстания вожди «Союза малых мечей» продолжали держаться традиционных китайских верований. Так, в праздник «Середины осени» Лю Личуань, Чэнь Алинь, Линь Афу и другие лидеры восстания  в пышном парадном одеянии они направились в храм для воскурения фимиама. В день Нового года (1854) Лю Личуань со своим соратниками поехали в храм буддийской властительницы неб для свершения религиозных церемоний. Все это находилось явном противоречии с религиозными установлениями тайпинов категорически запрещавшими любое проявление идолопоклонства. Очевидно, поэтому просьбы повстанцев принять их в лоне христианства и были встречены иностранцами и иностранным миссионерами просто как вынужденный шаг, и если руководители шанхайского выступления заранее готовились объединиться с тайпинами, они, несомненно,   имея   какие-то сведения о религиозном пуританстве тайпинов,   не стали бы действовать ему вопреки.

Знакомство с текстами воззваний вождей восстания наводит еще на одно интересное размышление.

Поскольку они отличаются хорошим стилем и точно донесенным смыслом, чем превосходят воззвания, выходившие в Тайпинтяньго, это дает основание думать, что при руководителях «Союза малых мечей» состояло немало образованных — в традиционном китайском стиле — людей, которые и готовили тексты подобных документов. Кроме того, это опровергает многочисленные заявления цинской администрации о том, что шанхайское восстание было всего лишь смутой «зеленых» бандитов или шайки мятежников, куда вошли люди исключительно «низкого» происхождения.

Тот факт, что первые воззвания к народу вышли от имени двух руководителей восстания, свидетельствует о том, что принцип абсолютной власти здесь не был ярко выражен, скорее имело место согласованное сотрудничество людей, представлявших самые крупные группы восставших — гуандунцев и фуцзяньцев. Тем не менее это не исключало определенных разногласий 1между ними и ослабляло их усилия в борьбе против Циков.

Порядок в городе, действия и поведение повстанцев, находившихся под строгим контролем, регулировались, помимо воззваний, законами и установлениями, характерными главным образом для тайного общества типа «Триады». Эти установления заключались преимущественно в жесточайших наказаниях тех, кто осмелился бы нанести вред кому-либо из членов братства. Всех членов тайного общества заставляли принять клятву в верности и в строгом соблюдении этих законов и установлений. Каждый из руководителей имел их при себе — они были выписаны на длинном желтом листе пергамента. Скарс сообщает, как однажды один из вождей стал читать их вслух. Однако было хорошо известно, что он вряд ли может правильно прочесть даже один иероглиф. Конечно, это походило на фарс, но все же он знал весь список наизусть.  В нем содержались только наказания и не говорилось ни о каких наградах, к можно было подумать, что все установления были призваны управлять плохими людьми.

Сложность и трудность существования и борьбы тайных обществ вынуждали их вождей вырабатывать такие законы, которые прежде всего ограждали бы эти общества от действий предателей внутри общества и регулировали бы взаимоотношения его членов с населением, не отталкивая, а привлекая его себе в союзники. И, несмотря на жестокость наказаний, а может быть, именно благодаря этим законам, тайные общества отличались от простых «туфсев» и бандитов, что и обеспечивало им долгое существование. В то же время нельзя не согласиться со Скарсом, что «гораздо больше людей были бы склонны присоединиться к восстанию, если бы законы обещали им хорошее вместо плохого».

По многочисленным свидетельствам очевидцев, первые же меры руководителей восстания были направлены на установление строжайшей дисциплины как в рядах самих восставших, так и в городе. Так, А. Колюмбель, которого нельзя заподозрить в симпатиях к шанхайскому восстанию (он был преподавателем истории в иезуитском центре в Сюпцзяхуэй, близ Шанхая), сообщает, что для обеспечения безопасности населения повстанцы развесили объявления с предупреждением о строгом наказании всех, кто осмелится совершать преступления. Если это будет солдат, то ему тут же, на месте, отрубят голову, если же представитель гражданского населения, то палками забьют до смерти. И все же, несмотря на столь грозные предупреждения, несколько человек были пойманы на месте преступления и казнены. После этого подобные действия временно прекратились. В Шанхае и его окрестностях в течение восьми—десяти дней установилось полное спокойствие.

Большинство очевидцев восстания, в том числе и иностранцы, а также исследователи истории шанхайских событий подчеркивают высокую дисциплину повстанцев и порядок, наведенный ими в Шанхае. Но дело не обошлось без обвинений восставших в самых черных делах, в основном со стороны тех, кто пострадал во время восстания. Вероятно, нарочито сгустил краски и Цао Шэн в «Записках о пробуждении», отрывок из которых приводит Цзянь Ювэнь, предваряя эту цитату указанием на то, что «именно здесь лучше всего описана обстановка жизни народа внутри Шанхая в то время». «В период времени с сентября до зимы 1854 г., — пишет Цао Шэн, — неведомо сколько было замерзших и умерших от голода, не было числа невинно погибших, повесившихся и утопившихся в реке, умерших от болезней и ран тоже было несчетное множество... Если говорить о жизни народа по уровню благосостояния, то богатые дома были превращены в логова зверей, все имущество в них было захвачено разбойниками. Семьи среднего достатка тоже погибли, жилищ, были разрушены, все сундуки перевернуты и выпотрошены, из вещей было взято все, что потребовалось грабителям. Даж когда при этом хозяева находились рядом, они молча наблюдал и позволяли делать, что угодно. Брошенное имущество частично разрушенных домов было полностью унесено женщинами и подростками из Нинбо   и районов к северу от  Янцзы. Одним махом, как пожарищем, все  было уничтожено — с чем сравнить такую скорбь   только то, что было разграблено изысканные домашние вещи, дорогие платья с украшениями, фарфор и бронза, драгоценные камни, образцы каллиграфии и живописи, книжные каллиграфические  прописи,  резные  изделия из дерева, драгоценности,  разноцветные  фонари, — все теперь в беспорядке валялось. Попе типе можно сказать, что жертвенные треножники стали котлами, яшма превратилась в простой камень, золото стало обычной глыбой, жемчужины — обыденным зерном. Нечего и говорить о таких вещах, как продукты питания и иные предметы повседневного пользования. Но самым горестным и самым постыдным было то, что ни с чем не сравнимые портреты предков были снабжены надписями на бумаге и проданы в благотворительные заведения; белье женщин валялось на казенном тракте, смешанное с грязью и пылью».

Несомненно, эстетствующая скорбь автора адресована людям привилегированного сословия и представителям цинской администрации, в том числе тем, против кого и было направлено шанхайское восстание. Жалости ни к самим эксплуататорам, ни к их имуществу у восставших, конечно, не было. Впрочем, это вообще характерно для подобной ситуации и не только в Китае. Шанхайское восстание в этом смысле не было исключением. После захвата города «Союзом малых мечей» там началась паника среди тех, кто процветал при цинской власти. Однако новые хозяева города оказались в состоянии восстановить и поддерживать необходимый порядок не только в первые недели после победы. Но даже одним и тем же автором это в разное время освещается по-разному. Так, Яте, подробно описавший обстановку и факты первых дней восстания, с очевидной симпатией выражал надежду на то, что доверие китайцев к повой власти постепенно восстановится, как только повседневная жизнь и работа войдут в привычную колею. В своей же книге о тайпинах, выпущенной 23 года спустя, в разделе, посвященном восстанию «Союза малых мечей», он пишет, что повстанцы «общими усилиями разграбили весь город...».

В одном из писем из Шанхая сообщается, что «у этих бандитов дисциплина очень строгая. Если в городе появляются грабители, их немедленно казнят — сегодня уже казнено несколько человек. В городе все магазины и лавки спокойно торгуют». Об этом же говорится и в донесениях агента фирмы «Джардин—Матисон» Персеваля: «...поистине необычайным событием является тот факт, что этот сброд оказался в состоянии навести такой хороший порядок... Охрана городских ворот поставлена строго, и жителям не разрешается выносить из города серебро или какие-либо ценные вещи...».

Конечно, не все могло быть достигнуто сразу. Так, например, в первые дни после взятия города повстанцами на всех магазинах и лавках их хозяева в знак подчинения новой власти и согласия с ее действиями вывесили надписи: «Шунь-тянь Хунъин» («Волею Неба герои Хун») или «Хунъин цзиньлань» («Вечная дружба героев Хун») и пр.

Однако доверие к новой власти родилось не сразу, и владельцы магазинов 1И лавок предпочитали держать их закрытыми. Как указывалось выше, на торговцев повлияло несколько случаев грабежей, и они выжидали. Но последовали новые воззвания вождей восстания к населению, принимались самые строгие меры против нарушителей порядка, и доверие к повстанческой власти появилось и в такой сфере, как торговля.

Для того чтобы лучше контролировать порядок в городе и предотвращать проникновение в него цинских лазутчиков, лидеры восстания провели своего рода перепись находившегося в пределах городских стен населения. Для этого все жители были заново занесены в «реестры взрослого мужского населения» и в «реестры взрослого населения», «дабы всегда можно было произвести проверку». О прочности новой власти свидетельствовал и ряд других мер. По городу были собраны одинокие, бедные и беспомощные старые люди. Новые власти позаботились о том, чтобы они за счет вспомоществования смогли в двух приютах получать питание и кров. Не были оставлены без внимания и дети. Была создана благотворительная школа, где бесплатно обучались дети в возрасте от 10 лет; Для работы в школе было привлечено свыше 20 образованных людей. Этим была в какой-то мере осуществлена забота вождей шанхайцев о тех образованных людях, которые не покинули город из страха перед новой властью, и в свою очередь была сделана попытка привлечь их на сторону восставших. Эти и многие другие меры свидетельствуют о прочности новой власти, которая оказалась способной проводить в жизнь намеченные мероприятия. Население города при новой власти могло бы спокойно заниматься своими ми, если бы не последующая жестокая блокада города.

Большое разнообразие отличало одежду рядовых повстанцев. Каждый, вероятно, надевал то, что мог раздобыть. Встречались такие, у которых на голове были черные официальные головные уборы минских чиновников — уша, одеты они были в темно-красные длинные одежды, а на ногах — соломенные туфли. Некоторые же, будучи почти голыми, были обуты в сапоги. На голове Папь Сяоцзинь(цза) была шапка в виде тигровой головы, а на самом была надета юбка из тигровой шкуры...».

Но при всей пестроте и яркости одежды были и общие, отличительные элементы. И прежде всего, как уже говорилось, это—красные тюрбаны или красные головные повязки и красные кушаки. Так же часто применялась и белая материя. «Те, кто охранял уездное управление, имели красные и белые повязки». В одном из докладов чиновников говорилось, что в городе повстанцы «белой материей обвязывают головы и повязываются ею от плеча до пояса, накрест же перевязана полоса красной материи». У различных отрядов восставших также были отличительные знаки одежды. Так, у несших службу по охране западных и больших и малых южных ворот «головы, как обычно, были обвязаны красной материей, а на тело были надеты жилеты с длинными воротами из белой материи». Имели отличительные знаки и отряды, сопровождавшие вождей. «Пань Цилян вел за собой несколько тысяч человек, к одежде каждого, как отличительный знак, было прикреплено маленькое зеркальце».

Серьезную тревогу цинских властей вызвало намерение повстанцев изготовить значительную партию одежды английского образца. Немедленно последовало официальное уведомление генерал-губернатора Гирканы англичанам, в котором говорилось: «Как стало известно, шанхайские злодеи торопятся изготовить более 2 тыс. штук одежды вашего образца. По-видимому, они хотят переодеться в одежду торговцев вашей страны, чтобы наши войска не могли их распознать, и внезапно напасть на них, или чтобы, изменив одежду, они могли скрыться...». Далее указывалось на необходимость распознавать переодетых повстанцев и предотвращать возможность проникновения в среду английских торговцев.

Вероятно, шанхайцам действительно нужна была одежда английского образца для более свободного прохода через полосу все усиливавшейся блокады города, к активному участию в которой цинская сторона хотела уже к октябрю 1853 г. привлечь и англичан, хотя можно предположить, что такая значительная партия одежды одного образца нужна быта восставшим для создания какого-то специального отряда, ибо европейская одежда действовала деморализующе на цинских солдат.

В общих чертах одежда шанхайцев происходила от древне китайской и была ее подражанием, в чем они походили на тайпинов. Но некоторые дополнительные детали, заимствованы из одежды иностранцев (карманы, ремни и т. п.), придавали ей определенное своеобразие. «Чэнь Алинь носил английские баш маки с чулками. Некоторые повстанцы носили сапоги, а очень многие—перчатки, вошедшие в моду и получившие распространение также среди китайцев на севере».

Но особое значение повстанцы придавали боевым курткам Подбитые толстым слоем шелка-сырца, они снижали силу вражеских пуль: попадая в слой шелка, пули запутывались в нем, не причиняя серьезного вреда. Повстанцы утверждали, что «такая одежда более эффективна на расстоянии ста ярдов, чем на большие расстояния, когда пули уже теряют свое вращательное движение. По свидетельству одного шанхайца, после ожесточенного боя из своей куртки он вытащил шесть таких пуль».

Ханьский национализм находил свое проявление и в других случаях. Так, своеобразным протестом против всего маньчжурского служил и такой факт, как предоставление приюта всем лицам китайской национальности, бежавшим в Шанхай из других районов от гнета маньчжурских властей.

Характерным для шанхайских повстанцев было и их отношение к женщинам. Одна из них, отважная Чжоу Сюин, была удостоена звания генерала. Во главе своего отряда она храбро сражалась против цинских солдат до конца восстания, дерзкими вылазками наводя ужас даже на цинских генералов. Еще несколько женщин командовали отрядами по 50 человек, отличаясь отвагой и решительностью.

Многое из того, о чем рассказано выше, было новым не только для традиционного китайского образа жизни, но и в целом для повстанческого движения того периода. Это — отличительная черта шанхайского восстания как особого центра антицинской борьбы.

Новая власть стремилась решить одну из первоочередных задач — улучшить условия жизни народных масс. Упразднение власти цинской администрации привело к ликвидации непомерного гнета феодальных сил, явившегося одной из главных причин восстания. Борьба крестьян против гнета помещиков и цинской администрации, выразившаяся в сопротивлении уплате налогов, получила отражение в документах двух восстаний в Цзядине. Руководители повстанцев, выступая от имени «Исин гунсы», писали, что «различные уезды даже после неурожайных лет подвергаются безжалостному вымогательству алчных чиновников, народу живется все тяжелее». По этой причине, по повелению государя все денежные и натуральные налоги полностью должны быть упразднены. В воззваниях, обнародованных Лю Личуанем, также указывалось, что с момента победы восстания все денежные и натуральные налоги подлежат отмене сроком на три года. Известно, что после ликвидации таможни и все другие заставы освободили китайцев 0т уплаты налогов. Это свидетельствовало о подлинно народном характере новой власти, отражавшей интересы крестьянских масс. К сожалению, ют факт, что повстанцы, утратили реальный контроль над окружающими Шанхай уездами, свел на нет эти меры «Союза малых мечей».

Ввиду того что повстанцы укрепились только в самом городе, первостепенное значение для дальнейшей судьбы восстания приобрела продовольственная проблема. Как следует из имеющихся документов, она постоянно находилась в центре внимания руководителей выступления. К налаживанию снабжения населения города и повстанцев рисом и другими продовольственными товарами прилагались огромные усилия. С первого дня восстания в городе было запасено, казалось, достаточное количество риса и иных продуктов питания. Этому способствовало также то, что лидеры «Союза малых мечей», как говорилось выше, приурочили восстание к сбору осеннего урожая. Запасы продовольствия, находившиеся в ведении даотая и уездных властей, перешли в руки восставших, также были захвачены и два судна с рисом, не ушедшие с причала Шанхая. Зажиточных людей в городе было немало — новыми властями было изъято значительное количество зерна. Так, только в доме Тай Июаня было экспроприировано несколько десятков цюаней (круглых амбаров) риса, каждый из которых вмешал по 100—200 даней (свыше 10—20 тыс. л зерна).

Большое количество продовольствия было собрано в окрестностях Шанхая, много фуража было свезено китайцами и иностранцами, служившими у повстанцев. Вероятно, поэтому, даже в донесениях цинской стороны, предрекавших скорую гибель восстания — через полтора месяца после его начала, встречаются сообщения о том, что в то время «продовольствия в городе еще хватало».

Но обстоятельства складывались не в пользу восставших. Начался быстрый рост цен на рис и другие продовольственные товары. Еще повстанческая власть в Цзядине объявила о применении самых строгих мер против лиц, которые пытались препятствовать подвозу продовольствия. Подобные действия приравнивались к самым тяжким военным преступлениям, таким как «разведывание военной тайны» или «незаконное укрывательство беглых», и должны было караться смертью на месте. В то же время в Цзядине был издан указ, запрещавший всем лавкам, торговавшим рисом в городе, под любым предлогом прекращать торговлю и взвинчивать цены на продовольствие. Такая мера ставила преграду возможным уловкам торговцев и помещиков, направлен на умышленное создание трудностей с продуктами питании.

С целью облегчить долговое бремя, лежавшее на плечах трудового люда, новая власть решительно вмешалась в ростовщическую деятельность ломбардов. В конце мая 1854 г. специальным распоряжением шести крупнейшим шанхайским ломбардам было строго приказано возвращать владельцам выкупленные ими вещи независимо от срока их заклада и без взимания процента. Учитывая, что из-за осады сельским жителям трудно попасть в город, власти создали за его пределами специальную представительскую контору, через которую можно было выкупать вещи из городских ломбардов.

К сожалению, все усилия повстанческой власти оживить торговлю, улучшить условия жизни населения, обеспечив его продовольствием, не дали должного результата в связи с блокадой, в которую затем включились и иностранцы. Не удалось ликвидировать и образовавшийся разрыв в цепах на продукты питания внутри города и за его пределами. Рис и другие пищевые продукты в городе сразу же вздорожали в два и более раза, а такие товары, как деревянная утварь, одежда и антикварные вещи, в городе оказались дешевле, чем за его стенами. В дальнейшем расхождение в ценах на продовольствие постоянно росло и достигло 10—15-кратной величины.

Несомненно, руководители восстания и не предполагали вначале, что Шанхай окажется в изоляции и борьбу придется вести в осажденном городе. Поэтому они не делали, да, вероятно, и не смогли бы сделать сколько-нибудь точных расчетов материальных ресурсов и возможностей для такого большого города, как Шанхай, на столь длительный срок осады. Поддержка извне была крайне слабой и ненадежной. В основном она шла о г населения округи, особенно от жителей пригорода Цзябэй (Чапэй), которые из жалости к своим близким, оставшимся в осажденном городе, под страхом смерти подносили продовольствие к его стенам. Но связи с населением окружающих районов все более ослабевали. Цинская администрация и войска всеми силами старались прекратить эти связи, поэтому источники пополнения продовольствия и боеприпасов сокращались с каждым днем.

С середины 1854 г. властями Шанхая была введена новая, более жесткая норма выдачи продуктов, согласно которой один человек в день мог получать только 10 лян (373 г) риса. Хотя это было еще более жесткое нормирование, все же оно не свидетельствовало о начинающемся голоде среди повстанцев. У населения же рис и другие продукты были уже на исходе. В дальнейшем эта норма уменьшилась.

Самый жестокий удар по продовольственной проблеме был нанесен реализацией плана постройки стены, изолирующей сеттльмент от города. Коварство этого плана — результата откровенного сговора местной и иностранной реакции — состояло в том, что внешне все вполне согласовывалось с объявленным иностранными державами «нейтралитетом» по отношению к событиям в районе Шанхая — ведь отгораживалась территория сеттльмента от очага «смуты». На самом же деле ни о каком «нейтралитете» не могло идти и речи, так как делалось это в угоду цинской стороне. При этом, естественно, преследовались собственные интересы: пика в городе было достаточно золота, серебра, всевозможных ювелирных и антикварных изделий и т. п., иностранцы, пользуясь осадой и бедственным положением горожан, с большой выгодой для себя выкачивали из города максимум ценностей; когда же к сентябрю 1854 г. практичный глаз иностранцев определил, что эти богатства иссякают [36, с. 817], дельцы от торговли уступили нажиму военных и дипломатов, преследовавших другие цели. Изолирующая стена, охраняемая как цинскими, так и иностранными солдатами, совершенно отрезала осажденных от всяких путей снабжения.

Крайне тяжелое положение с доставкой продовольствия вынудило новые власти города принять решение о еще более строгой экономии остававшегося провианта. Новая норма ограничивала ежедневный расход на одного человека до половины шэна риса (очевидно, 0,5 л рисовой еды). Одновременно для общего потребления были изъяты хранившиеся у некоторых жителей рисовые отруби. Такие меры давали повстанцам возможность еще какое-то время противостоять голоду. Гораздо худшим становилось положение жителей. Рис у них уже кончался; в протоках, проходивших по городу, они вылавливали Мелких крабов и готовили из них пишу; все чаще приходилось употреблять корни трав и кору деревьев—к декабрю 1854 г. дикие растения и травы стали их основной пищей. В ноябре в городе кончилось масло, а также воск и восковые свечи.

О том, каково оно было в эти дни, имеется еще одно достаточно достоверное свидетельство. За неделю до ухода повстанцев из города, т. е. приблизительно в те же дни, когда Чэнь Алинь отправлял письмо Скарсу, из Шанхая, воспользовавшись неразберихой, возникшей в ходе боя, сбежал учитель школы при американской баптистской церкви. По его сведениям, в го-Роде ежедневно умирали от голода 8—10 человек, хотя в его Школе ни один ученик не умер. Когда он покидал город, в его собственной семье оставалось риса только на 7 дней. Ежедневно у штаба повстанцев собирались толпы голодных женщин и с громким плачем просили риса, так и не получая его. По сведениям учителя, в городе еще оставалось 20—30 тысяч жителей, преимущественно женщины и дети. По данным полученным беглецом из надежного источника, запасы риса позволяли повстанцам продержаться только месяц. Более того, некоторых из повстанцев можно было даже купить немного риса,  но   надо   было  заплатить  по   300   вэней   за цзинь.

Смертность от голода среди населения Шанхая составляла достаточно высокий процент. В сложившейся обстановке руководители восстания понимали, что изменить создавшееся положение в городе они не смогут и потому разрешили покинуть его женщинам и детям. В этом их убедило и письмо Скарса, писавшего Чэнь Алиню о необходимости избежать ненужных жертв среди мирного населения, в особенности если восстание буде подавлено цинскими войсками.

Что касается повстанцев, то по сведениям из тех же источников, у них еще была возможность обороняться некоторое время, так как с помощью мер экономии они имели месячный за пас продовольствия.   Удерживать город при такой ситуации можно и нужно было лишь при уверенности, что помощь, которую шанхайцы ждали от тайпинов в течение долгих месяцев борьбы и осады, все же будет   им оказана. Поэтому вряд ли прямой причиной ухода повстанцев из города и гибели восстания была продовольственная проблема. Скорее всего ока была следствием военного вмешательства иностранных держав.